2 мая
Егоровна получила из Москвы письмо, побежала к соседке читать, а потом вернулась и рассказывает:
— Ну, вот дочь пишет: «Подожди нас. Никого не слушай. Без нас не решай ничего. Не входи в колхоз. Приедем — поговорим. Если можно, пришли с Таней творогу и яиц. В Москве холодно, дожди... Говорят, вас силой заставляют сеять раньше времени прямо в воду... Верно это или нет?»
— Что же ты теперь ответишь ей?—спросил я. Егоровна улыбнулась хитровато:
— Насчет колхозу? Подожду их. Зять мой коммунист. Как они, так и я. Творогу, яиц пошлю. Надо ребятишкам. А в воду здесь не сеют.. Брехня! Силой тоже никого не заставляют. И откуда они там, в Москве, узнают?
Утро синее, синее... Тихо. Тепло. У конюшни. подмазывают телеги. Старуха приподняла руками и держит задок тслеги на весу, а другая подмазывает ось мазыо. Но когда наденут колеса, мазь тут же стекает густыми черными каплями на землю. — Поверни колесо-то! — говорю я смазчице.
— Для чего? —удивляется она.
— Для того, чтоб мазь не стекала...
Старуха не поняла меня. Пришлось самому повернуть колесо; оно быстро завертелось на оси, и от этого мазь перестала капать, размазываясь по втулке.
Старуха удивилась:
— Никогда так не делали...
— А почему ты на руках держишь задок телеги? — спросил я вторую. — Нужно подсунуть под телегу что-нибудь вроде оглобли, а под нее поставить дугу... И мажь сколько угодно. Не нужно тужиться.
Показал, как это делается. Обе старухи удивились. Легко и хорошо.
Василь Степаныч возился возле второй телеги, обухом топора забивал чекушку в ось, снизу. Я ему замстал:
— Для чего же снизу вбиваешь?
— А как же? —удивился он.
— Чекушку всаживают только свсрху. Иначе она дорогой выпадет и колесо вывалится...
Василь Степаныч подумал и сказал:
— Верно... Хоть сапожник я, но сам не додумался.
— Заходи сегодня ко мне чай питъ,— сказал я ему. Он удивился:
— Чё ты, именинник?
— Нет. Табаков велел попить с тобой чайку... Василь Степаныч захихикал:
— Что это какое нонешнее начальство! То он тебя обремизит при всех. То лаской в душу лезет. Ежели борешься
со мной, борись до конца... Не лебези... Я возразил:
— Пока ты боролся с ранним севом, Табаков тсбя крыл. Стал ударником,— он с тобой по-товарищески. Понятно?..
— Мне все понятно, Я — умтгегошиГ чсловек. Но, чай-то—чай, а он, едри его колалку, зачеркнул меня ,из кпж-ки? Табаков?
— Зачеркнул. Вписал в графу ударников,— успокоил я. Василь Степаиыч зас.меялся:
— Как это вы никого не боитесь? Удивление берет. Записываете людей туда И сюда... За-здравие и за упокой. Куда захотите.
— Не куда захотим, а кто <ши есть, мы так их и называем.
— Чай пить приду,— сказал Василь Степаныч,— но ежели бы ты выставил полкварты на стол... У пьяного раз-говор слободнее получается.
— И песню поешь?
Василь Степаныч насторожился:
— Откуда ты знаешь?
— А как же? Ты поешь всегда одну песню: «И, жить-то. братцы, хочется, да жизнь-то не мила!»
Василь Степаныч расхохотался, ударяя себя по ляжкам, натягивая фуражку и поглажнвая усы кулаком.
— Что-это такое? Что такое?— удивлялся он.— Ну все, все знает... Ай-яй-яй
В обеденный перерыв в сельсовете народу было много. Явился и Котов из Янина.
— Ну, что хорошего? — спросил я его.
— Приехали за сеном... Приходите посмотреть. Ясли открыли. Восеамнадцать человек детей играют... Продукты кооператив выдал.
— Молодцы. А целину как?
— Окончательно. Трактора подались дальше.
— А ты все говорил: «не справлюсь». Видишь, как дело пошло хорошо? — сказал я.
Инвалид Новиков похвалил:
— У него лойдет. Он мягко стелет, да жестко спать...
— Парень одобрительный,— подтвердил Лебнтш Алексеич,— Я его знал вот каким... Сопли, бывало, до сих пор висят з глазах ул... Задумчивый парнишка был.
Все расхохотались. Инвалнд закурил у Котова и спросил громко:
— А куда спровадил попа? . Котов ответил:
— Собрал свои чемоданы, запаковал. Рассчитался с Растрепиной и подался в Кимры.
— Что, уехал поп?—удивился я.
— Да, сегодня утром леигком ушел с ручным чемоданчиком. Остальные вещи . .ттока лежат запакованными. Рас-трепина гозорит-мете: «Отказала я ему навовсе».
Леонтий Алексеич встал, взволнованио оглядел всех и сказал, прищрившись:
— Вот как в жизни получается! Наука все забирает в свои руки, а релииия бежит... Учуял это длинногривый пес Сам, добровольно, запаковал чемоданы и подался... Куда он понес свой дурман религии ? Туда, где еще остались дураки, как мы были до сих пор... Понсс он свой дурман в одной руке... Весь его инструмент в ручном чемодане. А сколько голов крутил! Сколько деревень одурачивал! Я так скажу, как старый человек. Давайте скорее будем открывать дом отдыха при церкви. Хватит, помалклись, даваите за науку света-разума голосовать...
— Постановили открыть и откроем,— сказал инвалид, поглядывая на меня.— Но только там надо сделать и больницу!.. Людей лечить тоже надо!.. Там помещенья хватит!..
— Ах, как хорошо! — восторгался Леонтий Алексеич.— Понял, сукин сын, наука надвигается...
Инвалид подошел вплотную ко мне и сказал:
— Ну, теперь бы, товарищ, об матери похлопотали... Я все жду распоряжения...
Я ответил инвалиду громко, убедительно, чтоб успокоить:
— Мы с товарищем Табаковым сказали тебе ясно, что старуха будет освобождсна... Политотдел похлопочет и доведет дело до конца.
— Но когда жс? — простонал инвалид.— Терпежу лет!.. Ребятишки... Чстверо...
Резнул телефонный звонок. Я взял трубку, ответил:
— Андрейцево!
Женскин голос неясно произносил слова: «Кимры, лошадъ., Татьяна...»
Я передал трубку секретарю Курникову. Он послушал немного и дико крикнул на весь сельсовет, не отрываясь от трубки:
— Новиков!
Инвалид вздрогнул и повернулся к нему испугаиным лицом.
— Мать!.. Татьяна... твоя...— крикнул секретарь,— требует лошадь в Кимры... Вчера приехала из Москвы... Освободили...
—Освободили?!— прохрипел инвалид.
Колхозники повскакали с мест, сгрудились у телефона.
— Держи телефонную трубку!—сказал инвалиду Курников.— Зовет тебя...
Но инвалид дрожащими пальцами завертывал бумажку, она развертывалась, он клал ее в карман и снова вьнимал, завертывал. Потом вскрикнул:
— Приехала?! Освободили?! Побегу, скажу: «Бабушка!»
И кинулся к дверям... Потом повернулся обратно и, расталкивая колхозников, грохнулся передо мной на колсни. хватая за ноги, и прохрипел:
— Товарищ! Спасибо!..
Я поднял его. Он трясся, плакал и вырывался. Лицо было страшное, как у сумасшедшего.
— О-о-о! — гудел он. — Скажу-у-у... Пойду, скажу... Ба-а-бушка... Освободили...
Вечсром я слышал, что весь колхоз говорит об одном:
— Татьяну Новикову освободили по просьбе политотдела.
Этот слух пошел гулять всс дальшс и дальшс. По всем колхозам...
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ ► ВЕРНУЬСЯ К ОГЛАВЛЕНИЮ▲